ДНИ ТУРБИНЫХ

Спектакль «Дни Турбиных» пользуется неимоверным успехом у зрителей благодаря простоте идеи и соединению стройной режиссерской концепции с великолепной актерской командой. Удивительно, но каждый зритель видит в «Днях Турбиных» что-то свое. Одни ищут в нем ответы на собственные вопросы о судьбе нашей страны. Другим дороги отголоски навеки ушедшего прошлого, третьи наблюдают за развитием отношений главных героев, четвертые просто наслаждаются раскованной игрой актеров. Да, именно «раскованной» - спектакль уже стал частью нашей личной жизни, и недавно Семен Спивак сказал, что «свобода, с которой актеры играют Дни Турбиных, даже лично его, режиссера спектакля, поражает и приковывает внимание».
Если «Касатка» - мною самый любимый спектакль в Молодежке – визитная карточка театра на Фонтанке, то «Дни Турбиных» - созвучен с посылом, который адресует зрителю Молодежный театр в каждом спектакле: «Что бы ни происходило за окнами вашего дома, какие бы политические партии ни приходили к власти, старайтесь сохранить тепло родного очага и любовь».

Часто актеры, занятые в спектакле, и режиссер вспоминают работу над «застольной сценой» первого акта, которую репетировали долго и муторно (около трех месяцев – одну сцену!!!), а она все никак не складывалась. Не могли соединить текст Михаила Булгакова с простым обедом: получался либо слова автора, либо застольная сцена. Говорят, что обессиленный худрук театра в конце концов предложил купить бутылочку водки и репетировать, как говорится, «вживую». С тех пор проблем с этой сценой больше не возникает, но перед каждым спектаклем (а их уже было более сотни) мы прогоняем данную сцену словами – это уже традиция.
Я приступил к репетициям роли штабс-капитана Студзинского не с начала процесса, а влился в состав за три месяца до премьеры. Злые языки утверждали, что «Нечаев напросился на роль у Спивака» - это не так. Как только я получил весть о распределении и скорейшей премьере, то ужаснулся горькой моей участи. Александр Браниславович Студзинский – участник войны, капитан, старший по званию своего друга, героя Валерия Кухарешина, капитана Мышлаевского. Не считаю себя молодым человеком, но разница в возрасте очевидна.
Я отслужил в рядах Советской армии, но это и службою-то назвать нельзя: полгода в Ансамбле Песни и Пляски Ленинградского военного округа, и полтора года в… (не помню каких войсках) под Лугой в поселке Городок. Причем, я сознательно вычеркивал из памяти повинность, которую отбывал в армии: уже через четыре года после дембеля я не помнил, в каких войсках служил, с какой ноги ходят солдаты; и только остатки воспоминаний запечатлели в памяти «клейстер» - солдатскую кашу, которую можно повернуть тарелкой вверх – она все равно не вывалится, так как каким-то дивным способом приклеена к днищу тарелки, и офицеров, которые как «кильки в банке» варились в собственном соку и были тупые аки пробки:
«Нечаев, ты артист?»
«Ну да!»
«Ну вот тебе, артист, пособие по бронетранспортеру, и ночь, чтобы изучить его. Давай, дерзай!».
А еще был офицер - «Интеллигент» - он не матюгался, но вставлял в свою речь через слово присказку «нах»: «Ты, нах, зачем, нах, у меня, нах, увольнительную просишь, нах?».
Еще была небольшая смесь дедовщины и уставщины – но не это меня бесило, а бесцельно прожитые два года жизни. Армия научила многому, прежде всего, беречь свое время: до призывного пункта я был разгильдяй и лентяй – после службы берегу каждую секундочку личного времени. «Но забыть, забыть немедленно, как только вышел за ворота… как его, слово выскочило… КПП!!!».
В общем, от армии я был далек, от белой гвардии еще дальше, и почему Семен Спивак поручил мне роль офицера – оставалось загадкой до самой премьеры. Такое ощущение, что роль Студзинского не прописана и у самого Булгакова. К роли можно прийти различными путями, один из них - ответить на вопрос «зачем автору понадобился данный персонаж?». Я мучительно искал ответ на этот вопрос, но не находил его.
До премьеры оставалась неделя, мыслей в голову не приходило, мандраж нарастал. Студзинский постоянно присутствует на сцене, но почти ничего не говорит. Молчаливый спутник главных героев – больше ничего. Все встало на свои места, когда Семен Яковлевич начал выстраивать кульминацию второго акта: сцену возвращения Мышлаевского и Студзинского к Елене Васильевне и приход Николки с известием о смерти Алексея Турбина – начальника, брата, друга, однополчанина. Стало понятно, что Студзинский – человек Чести, человек, который не только не может остаться равнодушным к смерти близкого товарища и командира, но и принимает утрату на свой счет, импульсивно пытается и покончить с собой, и желает вернуть ту минуту, которую он упустил, хочет повернуть время вспять. И тогда сложилась единая картина, стал понятен образ человека одинокого, беззаветно преданного семье Турбиных, этому Дому. Он молчит, как охранник на посту, его молчание есть символ глубины переживаний за семью, которую он назвал своей собственной, хотя никаких притязаний на Елену Васильевну у него нет и быть не может. Роль встала на свои места, и я понял, что молчание Студзинского – это один большой монолог души, который он начинает с первых секунд спектакля и заканчивает трагическим уходом в никуда в последнем действии. Семен Спивак сам придумал этот уход – у Булгакова Студзинский остается в доме Тальберга. Это стало завершающей точкой роли, отражающей участь всей интеллигенции, которая в силу своей природы не могла говорить, но не могла молчать, пережидая, как оказалось позже, целых 72 года.

Актеру всегда трудно выйти на сцену, трудно перешагнуть ту грань, за которой завершается собственная жизнь и, как по мановению волшебной палочки, начинается новая, «как бы своя, и как бы не своя». Ну уж коли актер вышел на площадку, то здесь включаются иные механизмы восприятия действительности, которые ничем не остановить. Роль Студзинского – это большие переживания лично для меня. «Не бывает маленьких ролей – бывают маленькие актеры» – молодые актеры не совсем правильно понимают это высказывание Константина Сергеевича, и все слова своей «маленькой роли» стремятся произнести как главные.
Некоторые сплетники Молодежного театра приписывают мне в роли Студзинского неимоверные оговорки: например, вместо «Как мы, белогвардейцы, уживемся с большевиками – не представляю себе» на одном из спектаклей я будто бы произнес «Как мы, большевики, уживемся с белогвардейцами – не представляю себе». Неправда, не было такого; но, к удовольствию сплетников, надо признаться, что из-за малочисленности текста иногда действительно происходят несуразные моменты. На одном спектакле я допустил сразу три оговорки. В первом действии во время «застольной сцены» вместо «Но империю российскую мы будем защищать всегда» я вдохнул и произнес: «Но империю российскую мы бу… (поперхнулся) бу… (поперхнулся) бу…», а дальше запутался и смутился так, что не смог продолжить фразу. Получилось, что «империю российскую мы бу…бу…бу…». За кулисами я стал судорожно повторять текст своей роли от корки до корки (слава Богу, его не так уж много), вышел на второе действие во всеоружии и отчеканил все без запинки. Осталась только «сцена прощания Студзинского»: когда три героя (Лариосик – Александр Строев, Мышлаевский – Валерий Кухарешин и Николка – Володя Маслаков) протягивают мне руки – и я ухожу за границу. И счастливый от того, что негативный для меня день практически закончился и осталось только рукопожатие, я повернулся спиной к зрительному залу и вдруг, прощаясь с Николкой, назвал его «Никиткой», а Лариосика еще хуже - «Лариоником» почему-то. Надо было видеть лица трех актеров, которые стояли лицом к зрительному залу, в этой достаточно трагической, наполненной драматизма сцене прощания героев.
Разумеется, если не злоупотреблять такими моментами и не совершать оговорки ежедневно, то актеры любят щекотливые ситуации, возникающие во время спектаклей, которые привносят новизну именно в сегодняшнее действие. Недавно в «Днях Турбиных» Женя Дятлов обратился к Валерию Кухарешину не по имени персонажа, а по имени самого актера: «Валера…» - громко сказал Женя, и сам опешил от произошедшего. После чего Валера выдержал паузу, посмотрел по сторонам и произнес: «Здесь нет никакого Валеры!». Публика была в восторге.
На выпуске спектакля «Дни Турбиных» Костя Воробьев (игравший на премьере роль Алексея Турбина) целый день ходил за мной и говорил: «Рома, у меня есть к тебе серьезный разговор». На следующий день он сказал мне следующее: «Слушай, ты же астролог! Поэтому вместо реплики: «Все ПРИКАЗАНИЯ полковника Турбина я исполнил» – ты должен говорить «Все ПРЕДСКАЗАНИЯ полковника Турбина я исполнил»». Конечно, это милая актерская шутка, но она стоила мне нескольких лет пауз: я начинал произносить фразу «Все…», потом выдерживал паузу, у меня все путалось в голове, и я не знал, что дальше говорить – «приказания или предсказания». Честное слово. На сцене все происходит по-иному, чем в жизни: выбить из седла могут даже собственные мысли или только вероятность совершить ошибку, а даже не сама оговорка.
Особое место в этой главе хочу уделить Косте Воробьеву и его исполнению роли Алексея Турбина. Может быть, в нем не хватало военной выправки, но во время его монологов мурашки бежали по коже, настолько эта роль была ему близка и понятна; в его игре прослеживались и чувство патриотизма, и боль от предательства, и чувство покинутости по отношению к белым офицерам, и юнкера были для него не просто подопечные, а как родные дети. Юнкерский бунт он настолько воспринимал на свой счет, что даже не способен был кричать на мальчишек, а уговаривал их, шепотом, как родных детей – без сил, без чувства сострадания, без излишней актерской наигранности. Для меня спектакль остался в прошлом, в том времени, когда Алексея Турбина играл Костя Воробьев – мною самый любимый актер Петербурга… а Тальберга восхитительно играл Сергей Барковский. Это распределение было, что называется, в десятку, и каждый из актеров был на своем месте. После ухода Кости Воробьева из Молодежного театра актерский драйв спектакля «Дни Турбиных» для меня закончен, но он продолжает нравиться многим, и я ни в коем случае не навязываю своего личного мнения.

© 2015 Роман Нечаев astroma.net
фотографии Владимира Постнова